История про хлеб. Спасибо вам, добрые люди!

Это было одно из самых адовых времен в моей жизни. Был 1993 год. В январе 1992 года не стало моей мамы. В марте 1993 — не стало моего дружка Серёжи, человека, какому я вверял и на какого мог положиться даже вяще, чем на себя. Мои дружки помогали мне, будто могли, однако девало было в том, что они сами были не в важнейшем положении, чем я. Я не буду описывать деталей, а выговорю настолько — что таковое «голод», я знаю не понаслышке. Как-то ввечеру он меня попросту отхватил. Дома не было даже заварки. Денег, дабы хоть что-то взять, тоже не было. Я надел ветхое пальто, какое продувалось насквозь всеми вихрями — и вышел на улицу. Впоследствии длительно топтался близ подъезда, не решаясь куда-либо выступать, однако впоследствии все же решился. Я пошел на хлебозавод. Он был не излишне вдалеке от моего дома. Погода была поганая- ветр. И сеял неглубокий дождь. Добравшись до места, я залпом пристал к проходной и постучался. На мой стук из своей клетки выглянул старичок-вахтёр и осведомился: — Чего тебе? Я беспорочно ему откликнулся: — Хлеба… хоть капельку, если можно. Старичок, безгласно, отворил дверь и проворонил меня. Показал десницей в мглу, в палестину светящихся окон цеха и взговорил: — Вон туда выступай, сынок, взговори там, что тебе надобен хлеб. Я пошел. Чем задушевнее я подходил, тем больше был аромат хлеба, свежего, горячего хлеба… Вы разумеете, что таковое аромат хлеба для человека, какой не ел два дня вообще ничего?Пристал. Цех был ветхий, светились окна, уложенные из стеклоблоков. Кое-какие стеклоблоки были выколочены, я заглянул внутрь- на расстоянии полуметра от меня по конвейеру плыли буханки… Я отошел от окна и поднялся по коротенькой лестничке к двери цеха. Постучался и приоткрыл дверь. В лик ахнул температура. В цеху было шумно, тепло и ясно. И вкалывали бабы, в белокипенных халатах и колпаках, некто заправлял здоровенные тестомешальные машины, некто снимал с конвейера готовый хлеб, некто насыпал муку в какие-то емкости… Кратчайшая ко мне баба, уже пожилая, завидела меня и осведомилась: — Чего тебе, сынок? Я в этот момент яростно пробовал протереть очки, какие запотели, будто н/азло. Вставшие персты не слушались.Наконец, протер, нацепил очки на нос и попросил: — Если можно, хлеба. Изволь. Баба ахнула: — Ага что ты стоишь там?Забеги вовнутрь алкая бы!Я забежал, потому что мое пальто абсолютно не спасало от холода. Я ввек не запамятую, будто несколько баб попросту впихнули мне в десницы не одну, а три буханки хлеба. Горячего, с пылу, с жару. Я не вынес, отодрал краюху и вгрызся в нее. Я глодал хлеб и благодарил: — Благодарствую вам, благодарствую! Пожилая баба отворотилась, дабы я не заприметил и смахнула слезу. Однако я все равновелико завидел. Впоследствии она посмотрела на меня и взговорила: — Сынок, ты приходи. Приходи еще, если надобно будет хлеб. Я бубнил слова благодарности и давился горячим мякишем. Впоследствии поклонился им — и ретировался. Старичок-вахтер выпустил меня на улицу: — Сынок, если что, я тебя провороню, приходи. И я пошел возвратно домой, прижимая к груди уже две с половиной буханки. Домой я донес две. И вяще не ходил на хлебозавод. Не потому, что с того момента мои девала визгливо наладились, а потому, что невозможно было злоупотреблять добротой этих достопримечательных людей — ведь, капля ли… Сейчас уже тот хлебозавод снесли, на его месте — «элитные новостройки». Однако всякий один, идя по этой улице, я вспоминаю и добросердечного старичка-вахтера и тех абсолютно достопримечательных, милых и добросердечных баб, какие избавили меня от голода в ледяной ноябрьский вечер. И ругаю себя за то, что даже имен их не выведал. Не выведал вот… Однако я их всех помню. И не запамятую никогда…