Лето в Петербурге

Лето в Петербурге Три года назад в гробе июня у меня снимала горницу барышня Сара из Англии. Когда мы обсуждали погоду, она болтала: - У вас тут ледянее, чем у нас. И еще у вас больно визгливо меняется погода. Вчера было 20, а ныне уже 12! - Это попросту какой-то злополучный июнь выпал - отвечал я - Обычно в июне тепло. Два года назад в гробе июня ко мне ездили дружки из Ульяновска. Они ходили в куртках и мокли под дождем. Они болтали: - Блин, давай и погодка. И это век настолько? - Нет - отвечал я - Просто в этом году настолько вышло. Бывает. Год назад в Петербурге вообще не было лета. Ну было, безусловно, дней эдак десять в сумме. Но на этом все. В этом году можно посмотреть в окне, впоследствии на градусник, впоследствии вспомянуть, сколько было в июне теплых дней, и все станет ясно. Не знаю, будто насчет глобального потепления, однако вот новейший ледниковый стадия неприкрыто все задушевнее. Пройдет еще лет пятнадцать, и летом в городе будет не вяще 18, а зимой не ледянее -8. Тогда возьмутся люд собирать вещи и уезжать из Петербурга возвратно. Например, в Сибирь и на Дальний Восток, где сейчас жар - в Новосибирске 26, а в Якутске 30, в Хабаровске 28. - Не могу, - выговорят, - жительствовать в вашем климате!Мы там у себя в сорокоградусных морозах в футбол на улице выступали, а будто в Питер перебрались, настолько все времена носом шмыгаем и глотка полощем. Ни лета у вас нормального, ни зимы человечьей - одна дикая хмарь. Живите тут сами! Так потихоньку и поуедут - кто вглубь континента, кто в Европу, кто Азию. И застынут в молчании порожние высотки Кудрово, Парнаса и Девяткино; на младенческих площадках Проспекта Ветеранов будут пастись сохатые и дикие кабаны; а в забытом Окее у метрополитен Купчино вселится старик-отшельник катающий Великий Русский роман за прилавком, где как-то торговали филе трески и живых карпов. Оставшиеся обитатели переберутся задушевнее к фокусу, а метрополитен ограниченчат кольцом Крестовский-Черная речка-Выборгская-Новочеркасская-Обводный-Московские ворота-Нарвская-Василеостровская. На других станциях захлопнутся бедственные двери, погаснет свет, и они смотаются в абсолютный анабиоз до важнейших времен, если таковые вообще настанут. Туристы все еще будут ездить в город, однако капля кто из них пойдет на обаяние белокипенных ночей и постановит остаться. Коренные ленинградцы будут временами отлавливать на улицах загорелых приезжих из Екатеринбурга и спрашивать: - Ну будто вам у нас? - Очень нравится!Такой город красный!Погода вот всего не больно. - А вы к нам переезжайте. - будут предлагать ленинградцы. - У нас места бессчетно!Город большенный!А погода - давай что погода. Привыкаешь со временем. - Нет, благодарствую!- рассмеются в ответ загорелые екатеринбуржцы. - Мы уж важнее у себя на Урале. Потом станет еще ледянее, и с норда опамятуются сумрачные скандинавы. Они приедут на Теслах и внедорожных велосипедах с машистыми шинами и попросится в Петербурге, потому что после ослабевания Гольфстрима их стороны обернулись в непригодные для жизни заснеженные равнины, где стоят промерзшие насквозь опрятные домики, ага заиндевевшие перекосившиеся ветряки. И безусловно Петербург их встретит - люд они важнецкие, работящие, к мокропогодице обвыкшие. Пускай забирают себе обезлюдевший Приморский зона и порожнюю и бездушную башню Газпрома, где на самом верхнем этаже жительствует одна всего сошедшая с интеллекта бывшая топ-менеджер, какая без гроба коротает встречи и планерки для своих тридцати кошек. Так минет еще несколько лет, и одна беспроглядная ночь, когда ледяные длани будто ореховая скорлупку расплющат Часовню Тишины в Хельсинки, к Петербургу опамятуются на лыжах заключительные финны. Никакой меры между Россией и Северными местностями до тех пор, доколе не будет, однако на подходе к городу останется символический пост-избушка, в коей вселится Иван Верещагин - самопровозглашенный Последний Пограничник Севера. В тулупе поверх куртки Columbia и с охотничьим карабином на плече он выйдет навстречу финнам. - Куда вы ныне, Юсси?- осведомится он основного финна в шапке с Муми-троллем. - На зюйд - отзовется тот. - Таймаасса. Бангкок. Пойдешь с нами, Иван? - Не могу - выговорит Верещагин - Служба! Тогда финны безгласно бросят у него избушки, закупоривают, заколачивают, вступают в битву, вступают в битву с собой. А Верещагин помашет им в деснице и вернется в избудье на горячую сверкаю и портрет Льва Толстого. А еще сквозь несколько лет в Петербурге не останется никого. Он застынет в морозном плену, и никто уже не закажет коктейль Боярский, не нарисует наклейку логотип футбольного клуба «Зенита» и не возьмет уличную шаверму. Замерзнет Нева, снега завеют проспекты и улицы, обрушатся разводные мосты. И всего перед полуразвалившимся Зимний дворцом можно заприметить какое-то движение - это огромный мамонт чешет горбу об Александрийскую колонну, цепляет хоботом осколки императорской мебели и, выступая, подбрасывает ввысь, любуясь тем, будто блещет на солнце позолота. Автор Олег Вихарев