«Рубль-двадцать»

- Ой, настолько выдохлась сегодня… - минорно заныла Валясь, сладко потягиваясь на стуле. На мониторе её ноутбука веднела какая-то экселевская таблица, возле с мышкой, якобы помогающей от «туннельного синдрома», остывал чай в белокипенном стакане с логотипом братии, а чуть поодаль, возле пластикового стакана с канцелярскими принадлежностями, валялся пакет с печеньем. – А ещё в лавка после работы, и ужин готовить… Настолько выдохлась, сил дудки.

- От чего?– поинтересовался я, отвлекши безумный взор от своего монитора. Тяни девай она сидела в уютных чатиках с подружками, временами прогуливалась в отдел кадров, дабы обсудить звон, и всякий час гонялась на перекур. Валясь поджала губу и, посмотрев на меня, будто на имбецила, покачала головой.

- От работы, безусловно, - менторским тоном откликнулась она, отхлёбывая из стакана еле тёплый чай. Я саркастично фыркнул в ответ на это и вернулся к своей работе. Вечер пятницы я алкал проложить в более милом месте, а не за кипящим от натуги ноутбуком, внося дебильные правки в очередной макет. Валясь, не встретившись сочувствия, вновь взялась скулить, временами прерываясь, дабы схрумкать печенье и с присвистом запить его чаем. Однако своего она добилась. Отвлекла меня от макета, вынудив мысли унестись в далёкие дали.

*****

Спустя образцово четыре года после завершения университета, я подрабатывал в одной архитектурной конторке мальчишкой на побегушках. «Принеси-подай-уйди в сторонку и не мешай, доколе опять не понадобишься». Труд не пыльная, обещались бойкий карьерный рост, ага и чаи в подсобке с сисадминами никто гонять не мешал. Осведоми себе подрывайся с места, когда смс-ка приходит, ага беги к будящему. Не бытие, а малина. Однако я по дурости лет тоже боготворил поныть на бытие, будто Валясь. Доколе не встретился Гошу.

Встретился на улице, когда возвращался из парка, где летом боготворил заточить на лавочке сочную шаурму с бутылкой мерзлой Колы. В тот девай погода особо не заладилась, однако я нашёл местечко под деревом и ехидно посматривал на бедолаг, какие, морщась от дождя, легко сеющего сверху, выискивали алчными буркалами безвозбранную лавочку вроде моей. Оттого, съев шаурму и с безукоризненной совестью скормив останки какому-то кочевому псу, отправился возвратно в офис. И на выходе из парка встретился Гошу. Тогда я не осведомил, будто его кличут, однако Гоша залпом обращал на себя внимание. Все, кто пролегал мимо, недоуменно взирали на его скрюченную фигурку с фотоаппаратом в худых десницах, когда он, не замечая никого и ничего, снимал роскошную девицу с пухлыми губками, стоящую под навесом на фоне пруда.

Девица томно выгибалась, клонилась в показанные сторонки, и оскалялась, когда фотограф мотал десницей и что-то весело вопил ей. Не знаю, что собственно вынудило меня тогда встать, однако я встал и, не стесняясь никого, взялся беспардонно пялиться на фотографа и модель. И если модель, заприметив мой взор, тут же надулась, то скрюченный фотограф на миг нахмурился, а впоследствии, широко улыбнувшись, гаркнул девице «перерыв» и направился ко мне. Не поспел я удивиться, будто в моей деснице взялась белокипенная визитка, на коей было написано итого два слова и телефон: Георгий. Фотограф. Написано обыкновенной шариковой ручкой.

- Привет. Не пугайся, - хохотнул фотограф и тут же отрекомендовался. – Георгий. Можно попросту Гоша.

- Больно мило, - кивнул я, исследуя скрюченного человечка, какой отплясывающей поступью «рубль-двадцать» взялся обходить меня по кругу, что-то бубня себе под нос. – С вами всё нормально?

- Более чем, - улыбнулся он и поднял десницу в извиняющемся жесте. – У тебя больно занимательное лик. С отрадой бы сделал пару карточек.

- Я не боготворю сниматься, - беспорочно откликнулся я, продолжая разглядывать Гошу. У него была большущая башка, покачивающаяся на филигранной шейке, филигранные, скрюченные десницы и ноги, словно Гоше некто замотал их чуть басистее задницы скотчем.

- Гоша, я замёрзла!– капризно гаркнула девица, и Гоша тут же упорхнул к ней, забавно перебирая ножками. Я разумел, что ничего забавного в этом не было, однако не мог удержаться от усмешки.

- Безусловно, солнышко, - трагично откликнулся он, заламывая десницы. – Может переместимся в кафе?Чашечка кофе пойдёт тебе на пользу, ага и я вздохну.

- Не задерживайся, нам ещё бессчетно снимать, - улыбнулась она и, вновь кинув в мою палестину настороженный взор, направилась в палестину кафе, из какого лился мягкий лаунж и пахло варёным кофе.

- Виноват, - я вздрогнул, не заприметив возвращения Гоши. – Зачем ты не боготворишь сниматься?У тебя подобный изумительный профиль… Хоть сейчас на монету. А глаза… Озёра!Бездонные озёра, дружок мой.

- Изречете тоже, - рассмеялся я, чуть вспыхнув от замешательства, однако Гоша лишь десницей махнул.

- Выговорю. И повторю ещё один, ни капли не колеблясь, - голос у Гоши был возвышенным, чуть писклявым, однако он не бил по ушам, будто пенопласт по стеклу. Навыворот, будил усмешку. Проскальзывали в нём диковинные нотки, а пламенеющие бельма этому всего помогали. Верно, у всякого творца настолько пламенеют бельма, когда он видает что-то необычное. – Я алкаю тебя пофотографировать. В любое покойное времена, безусловно. Сейчас я с Дашенькой занят, однако вот завтра или послезавтра безвозбранен.

- Не, благодарствую. Я сейчас в деньгах стеснён… - Гоша нахмурился и с присвистом втянул атмосфера. Я даже ненароком покумекал, что его большущая башка сейчас лопнет.

- О деньгах я не болтал, - затихнув, откликнулся он. – Ага и времени это бессчетно не займёт. Итого чета карточек.

- Я покумекаю, - кивнул я, разумея, что уж аккуратно названивать этому диковинному скрюченному человечку не буду.

- Благодарю, - улыбнулся Гоша и отвесил мне шутливый поклон. – Выканючиваю извинить, однако меня ждёт великолепная дама.

Когда он уходил, я отчего-то зацепился взором за потёртую джинсовую куртку и кроссовки, выканючивающие манной каши. Диковинно это, ведь фотоаппарат у него был весьма недурным, хоть и ветхим. Истина зазвонист босса начисто выколотил из моей головы любые мысли, а отборная ругань в адрес задержавшегося с обеда сотрудника бросила вместо мозгов мертвенную пустыню. Лишь на миг блеснула дума, что с Гошей я ещё один встречусь.

Другой один мы повстречались, когда я увольнялся с этой работы и, по ветхой памяти, постановил забежать в парк, дабы взять себе той лакомой шаурмы и алчно заточить её где на лавочке. И плевать на мороз, снег и жидкий колкий ветр.

На душе было гнусно, шаурма бойко замёрзла, и я без сожаления отдал её всё тому же кочевому псу, с каким давненько подружился и частенько подкармливал его остатками. В котелке роились мысли о розысках новоиспеченной работы, однако сейчас хотелось всегдашнего тепла. И тут я вновь завидел Гошу. Он шёл во всё той же джинсовой куртке, вкруг шеи был замотан колкий шарф, накрытый инеем от его дыхания, а на груди висел старенький фотоаппарат.

Завидев меня, Гоша заулыбался и, резво засеменив ножками, полетел ко мне. Впихнул замёрзшую ладошку в мою десницу, а впоследствии громогласно чихнул и сконфуженно рассмеялся. Я улыбнулся в ответ и показал десницей в палестину кафе, куда как-то ходила выпивать кофе Гошина модель. Длительно упрашивать скрюченного человечка не пришлось и я, пообещав, что дам Гоше сделать пару фото в мена на кофе, направился в кафе.

Внутри, разморившись от тепла, я закурил и ещё один внимательно осмотрел Гошу. Он вообще не изменился. Всё та же костюм, те же кроссовки, тот же фотоаппарат, и тот же рюкзак, воздвигающийся на его хрупкой горбе, будто натуральный горб.

- Я кумекал, что фотографы нормально добывают, - между делом бухнул я, вытребовав у Гоши полуулыбку. – А вы в той же одеже, с тем же фотоаппаратом. Ветхая уже модель-то. Больно ветхая.

- Это дружка моего, - с любовью произнёс Гоша, поглаживая валяющийся на столе фотоаппарат скрюченными перстами. – Даёт мне временами на прогулки, а я и рад.

- Получается, что вы денег за свои фото вообще не берёте?– удивился я. Ныне стало удобопонятно, зачем Гоша зимой ходит в джинсовой куртке и ветхих кроссовках.

- Взимаю, однако не выканючиваю. Вручают, сколько не жалостно, - откликнулся он, бережливо отпивая кофе.

- Настолько чего себе куртку не поменяете или обувь, к образцу?Не скрою, шарф у вас шикарный, - рассмеялся я, - однако сдаётся мне, что от холода он легко борется.

- На новейший фотоаппарат накапливаю, - шёпотом откликнулся Гоша, отхватив откуда-то из недр куртки смятую брошюру. – Вот этот.

- Важнецкий, - кивнул я, умолчав о том, что и эта модель безнадёжно архаична.

- Больно. Давненько собственный фотоаппарат алкаю, а пенсия… - Гоша чуть замялся, вспыхнул, а впоследствии выдавил из себя, – не позволяет. Настолько по копеечке и сходит. Рублевка двадцать. Ага и не век получается на улицу выйти. А дружков выканючивать не могу. Стыдно…

- Безумство это, - покачал я головой.

- Я жительствую ради этого безумства. Ради него и потерпеть можно, - Гоша, как мог, галантно поклонился официанту, какой принёс нам счёт, и продолжил.

- Тогда пойдёмте, - я восстал со стула, вынудив Гошу удивиться. – Пора мне фотоальбом в соцсетях освежить.

- Истина?

- Безусловно. Я же обещался в мена на кофе, - Гоша тут же засуетился, проверил свою камеру и бодро засеменил к выходу. Я легко улыбнулся и засунул в металлическую кружку с чеком пару сотен, после чего пошёл вдогон за фотографом.

Во времена съёмки я завидел иного Гошу. Он не обращал внимания на вспыхнувшие от холода десницы, на негнущиеся персты, какими жал на кнопку спуска, на лёд под ногами, и удивлённые взоры иных людей. Все его внимание было сосредоточено на мне. Он был художником, а я его моделью. С всяким кадром усмешка Гоши становилась всё машистее, а комплименты моему профилю прерывались лишь стрёкотом затвора. Мы закончили всего сквозь два часа, когда батарейка в фотоаппарате благополучно засела, а сам Гоша барабанил зубами от холода и трясся, будто безумная марионетка.

Я коротал Гошу до метрополитен, чуть постоял с ним возле входа, выкурив три сигареты, а впоследствии, на миг задумавшись, вытащил из кармана конверт с «расчётными». Конверт я впихнул ему в десницы, чуть ли не с боем, и, рявкнув, велел его взять. Тогда в его буркалах блеснули слёзы, а рукопожатие вышло излишне уж беспробудным, однако я не завидел обиды. Всего благодарность.

Свои снимки я получил сквозь два дня. Гоша выслал их мне на электронную почитаю. Отворив начальный, я не выведал себя. Дудки, Гоша не испортил карточку пластикой или мыльной ретушью. Он подчеркнул то, о чём болтал в нашу первую встречусь. Фокусом этих карточек был мой профиль. А ещё мои бельма. Если у тебя дудки таланта, тебе не поддержит даже дорогущая камера стоимостью в новенькую иномарку. У Гоши был вяще, чем попросту талант.

Временами я встречал его в парке, куда приходил прогуляться по ветхой моде, дабы съесть шаурму на лавочке и покормить кочевого пса. Гоша крутился вкруг очередной модели в жару и мороз, в дождь и снег. В старенькой джинсовой куртке. В ветхих кроссовках. И с новоиспеченным фотоаппаратом, о каком настолько длительно грезил. Щёлкал без выдохлись, налегая скрюченными перстами на кнопку спуска. И век оскалялся. Ввек не ныл и не ныл. Век болтал комплименты и будил усмешку. Не обращая внимания на иных, он жительствовал этими моментами. По-настоящему жительствовал, выступая по жизни отплясывающей поступью. «Рубль-двадцать».