История одной фотографии

В 1982 году Ларри Уолтерс, одинокий дядька из Лос–Анджелеса, постановил выполнить давнишнюю грезу — полететь, однако не на аэроплане. Он изобрел собственный способ вояжировать по воздуху. Уолтерс привязал к покойному креслу сорок пять метеорологических шаров, заполненных гелием, всякий из каких владел метр в диаметре. Он уселся в кресло, взяв резерв бутербродов, пиво и дробовик. По сигналу, его дружки отвязали веревку, удерживавшую кресло. Уолтерс собирался мягко возвыситься итого на тридцать метров, однако кресло, будто из пушки, взлетело на пять километров… Соседи обсуждают. Звонить ли 911?Зачем?Человек улетел. Летать не запрещено. Закон не преступлен. Насилия не было. Америка — безвозбранная край. Хочешь летать — и лети к чертовой матери. … Часа сквозь четыре диспетчер ближнего аэропорта слышит доклад пилота с заходящего лайнера: — Да, впопад, парни, вы в курсе, что у вас тут в посадочном эшелоне какой–то мудак летает на садовом стуле? — Что–что?— переспрашивает диспетчер. — Летает, болтаю. Вцепился в собственный стул. Все–таки аэропорт, я и покумекал, капля ли что… — Командир, — поддает металла в голос диспетчер, — у вас проблемы? — У меня?Никаких, все нормально. — Вы не хотите передать управление второму пилоту? — Зачем?— изумляется командир. — Вас не осмыслил. — Борт 1419, повторите доклад диспетчеру! — Я взговорил, что у вас в посадочном эшелоне какой–то мудак летает на садовом стуле. Мне не мешает. Но ветр, знаете… Диспетчер врубает громогласную передачу. У старшего смены квадратные бельма. В взялось полосы с воем мчатся пожарные и скорая поддержка. Полоса очищена, движение приостановлено: ЧП. Лайнер садится в штатном порядке. По трапу взбегают фэбээровец и психиатр… Доклад со вытекающего борта: — Да какого хрена тут у вас козел на воздушных шариках колея загораживает?! Вы вообще за духом следите? В диспетчерской негромкая паника. Неизвестный психотропный газ над аэропортом. — Спокойно, кэп. А кроме вас, его кто–нибудь видает? — Мне что, кинуть штурвал и выступать в салон опрашивать пассажиров, кто из них ослеп? — Почему вы почитаете, что они могут ослепнуть?Какие еще симптомы расстройств вы можете наименовать? — Земля, я ничего не почитаю, я попросту взговорил, что эта гадская птица на веревочках вкалывает воздушным заградителем. А расстройством я могу наименовать работу с вашим аэропортом. Диспетчер бьет головой, выливает на нее стакан воды и, перепутав десницы, чашечку кофе: он утерял самоконтроль… Третий аэроплан: — Да, и алкал бы поделиться с вами тем наблюдением, джентльмены, что изумительно дико и сиротливо выглядит на этой вышине человек без аэроплана. — Вы в каком резоне?! — О!И в прямом, и в философском… и в аэродинамическом. В диспетчерской пахнет крутым первоапрельским розыгрышем, однако месяцеслов дату не подтверждает… Четвертый борт леденяще галантен: — Земля, докладываю, что всего что какой–то парень чуть не влез ко мне в левый двигатель, создав угрозу аварийной ситуации. Не алкаю засорять эфир при посадке. По завершении полета должен составить письменный доклад. Диспетчер взирает в воздушное пространство взором Горгоны Медузы, убивающей все, что передвигается. — … И изреките студентам, что если эти идиоты будут отмечать Хэллоуин возле с посадочной глиссадой, то это добросердечном не кончится!— выканючивает вытекающий. — Сколько их? — А я почем знаю? — Спокойно, борт. Доложите по порядку. Что вы видаете? — Посадочную полосу видаю важнецки. — К бесу полосу! — Не осмыслил?В резоне? — Продолжайте посадку! — А я что лажу?Земля, у вас там все в распорядке? — Доложите, — вы созерцаете неопознанный летательный объект? — А чего тут не опознать–то?Очень даже опознанный. — Что это? — Человек. — Он что, суперйог какой–то, что там летает? — А я почем знаю, кто он подобный. — Так. По порядку… Где вы его видаете? — Уже не видаю. — Почему? — Потому что улетел. — Кто? — Я. — Куда? — Земля, вы с интеллекта вышли?Вы мозги вливаете?Я захожу к вам на посадку! — А человек где? — Который? — Который летает!!! — Это что… вы его запустили?А на хрена?Я не осмыслил! — Он был? — Летающий человек? –Да!!! — Конечно, был!Что я, псих? — А сейчас? — Мне некогда за ним следить!Откуда я знаю, где он?! Напустили черт–те кого в посадочный эшелон и спрашивают следить за ними!Плевать мне, где он сейчас болтается! — Спокойно, кэп. Вы можете его живописать? — Идиот на садовом стуле! — А зачем он летает? — А потому что он идиот!Вот поймайте и спросите, зачем он летает! — Что его в воздухе–то содержит?— в отчаянье надсажается диспетчер. — Какая могущество?Какое летательное оружие?Не может же он на стуле летать!!! — Так у него к стулу шарики привязаны. Далее вытекает непереводимая игра слов, ибо диспетчер осмыслил, что аэронавт привязал яйца к стулу, и спрашивает вбить ему причину подъемной силы этого с.,омазахизма. — Его что, Господь в духе за яйца содержит, что ли?! — Сэр, я держусь традиционной с.,уальной ориентации, и не абсолютно вас разумею, сэр, — политкорректно отвечает борт. — Он привязал к стулу воздушные шарики, сэр. Видимо, они надуты воздушным газом. — Откуда у него шарики? — Это вы мне? — Простите, кэп. Мы попросту алкаем проверить. Вы можете его живописать? — Ну, парень. Нестарый дядька. В шортах и рубахе. — Так. Он белокипенный или агатовый? — Он васильковый. — Кэптен?Что значит — васильковый? — Вы знаете, какая тут температура за бортом?Попробуйте сами полетать без аэроплана. Этот радиообмен в ненормальном доме выступает в ритме рэпа. Воздушное движение интенсивное. Диспетчер выканючивает таблетку от шизофрении. Прилетные рейсы адресуют на запасные аэропорты. Вылеты задерживаются. … На радарах — ничего!Человек капельный и нежелезный, шарики крохотные и резиновые. Связываются с авиабазой. Объясняют и клянутся: доктор в трубку подтверждает. Поднимают истребитель. … Наш аэронавт в преисподней над пропастью, в прострации от ужаса, околевший и задубевший, конвульсивно дыша ледяным разреженным духом, последним взором пропускает возле ревущие на снижении лайнеры. Он слипся и смерзся воедино со своим крошечным креслицем, его болтает и дерет, и разум закуклилось. Очередной рев раскатывается громогласнее и возле — в ста метрах пролетает истребитель. Голова авиатора в просторном фонаре с любопытством ворочается в его палестину. Вдали истребитель закладывает разворот, и на возвратном пролете пилот крутит перстом у виска. Этого наш бывший летчик–курсант стерпеть не может, зрительный середина в мерзлом мозгу передает команду на впрыск адреналина, сердце пихает кровь, — и он демонстрирует пилоту посредственный перст. — Живой, — неодобрительно докладывает истребитель на базу. Поднимают полицейский вертолет. А вечереет… Темнеет. Холодает. И вечерним бризом, сообразно законам метеорологии, шары медлительно сносит к морю. Он дрейфует уже над берегом. Из вертолета орут и мотают. За гулом, разумеется, ничего не слышно. Сверху пробуют подцепить его крюком на тросе, однако мощная струя от винта сдувает шары в палестину. Креслице болтается враскачку, будто бы не вывалился… И спасательная операция завершается по его собственному рецепту, что в чем–то обидно… Вертолет возвращается со снайпером, слепит со ста метров прожектором, и снайпер простреливает верхний зонд. И другой. Смотрят с сомнением… Снижается? Внизу уже болтаются все береговые катера. Вольная публика на произвольных плавсредствах блаженствует зрелищем и мешает береговой охране. Головы задраны, и кто–то уже упал в воду… Третий шарик с треском лопается, и снижение грозди делается неприкрытым. На пятом простреленном шаре наш парень с чмоком и брызгами шлепается в волны. Но веревки, на каких висели свеянные шары, запутались в высоковольтных проводах, что вытребовало кратковременное замыкание. Целый зона Лонг–Бич остался без электричества. Фары сверкают, буруны белеют, катера мчатся!Его вытраливают из воды и начинают отдирать от стула. Врач щупает пульс на шее, взирает в зрачки, суматох в нос нашатырь, раскалывает кофеин с глюкозой и релаксанты в вену. Как всего доктор отворачивается, потерпевшему вливают стакан виски в глотку, трут уши, гвоздят по морде… и лишь тогда силами четырех матросов разжимают персты и расплетают ноги, закрученные винтом вкруг ножек стула. Под пыткой он взялся приходить в себя. Самостоятельно барабанит зубами. Улыбается, когда в каменные от судороги мышцы вгоняют булавки. И, наконец, выговаривает первое матерное слово. То жрать бытие налаживается. И когда на набережной его перегружают в «скорую», и фотовспышки прессы слепят ватагу, пронырливой корреспондентке вытанцовывается просунуть микрофон между санитаров и гаркнуть: — Скажите, а зачем вы все–таки это все сделали? Он откликнулся: — Ну, невозможно же все времена сидеть без девала. Ларри Уолтерс — обладатель Премии Дарвина 1982 года; один-одинехонек из нескольких, получивших её, однако выживших в процессе события, повлёкшего вручение премии.